Таня зашла выпить долларового кофе... Этого смешного местного напитка...
Как забавно было ей сравнивать...
Питерский «Сайгон» ее юности. Угол Невского и Владимирского. И кофе в третьей коффи-машин от входа... Они с ребятами всегда вставали к третьей машине, там варила кофе женщина лет сорока — сорока пяти. Ее, кажется, звали Стелла. И кофе этот был просто восхитительным.
Стелла варила и простой за шестнадцать копеек, и двойной за тридцать две, и тройной, если кто просил... И варила его с пенкой, такой ароматный!
А потом...
Кофе в Кении!
Кофе в Эквадоре!
Кофе в Италии, наконец!
А в этой Америке...
За доллар тебе здесь наливают светло-коричневую бурду из фаянсового кувшина. Варят на кухне, а официантка приносит и разливает.
В Питере они с ребятами всегда брезгливо корчили гримасы, если в кафе или закусочной им предлагали такой кофе... За десять копеек из бачка с крантиком...
А здесь — в Америке — все пьют эту бурду и прославляют Бога.
Итак, она зашла в эту Великую Американскую Забегаловку и заказала яблочный пирог... и этот так называемый местный кофе.
И к ней стали клеиться два моряка.
Сперва она испытывала гнев и возмущение.
Потом ей было просто стыдно.
Но потом...
Но потом ей стало...
Ах, лучше не думать об этом и не копаться в этих грязных... в этих грязных и неприличных ощущениях...
Но ей было ин-те-рес-но!
Она потом поймала себя на том, что ей вдруг стало интересно...
Два пацана с авианосца «Энтерпрайз», что два уж месяца большим бельмом торчал в бухте, два пацана лет девятнадцати... Эх, нет на них ее моряка — Леньки Рафаловича. Вот уж он бы их поставил стоять смирно!
Два пацана из боцманской палубной команды, два рядовых матроса. Один рыжий — ирландец, а другой смуглый, не то индейских кровей, не то метис-латинос...
И принялись они ей показывать порно-журнал...
Она сперва даже и не поняла.
Только покраснела вся до кончиков волос.
И даже дар речи потеряла на какое-то время.
А журнал был самого гадкого свойства.
Там на глянцевом развороте...
Там был фотокомикс, где два матроса в таких же, как эти белых фланельках и белоснежных крахмальных беретах-бескозырках... Они...
Они вдвоем любили и терзали взрослую, зрелую женщину...
Татьяна сперва даже близоруко приблизила свое лицо к странице, что этот рыжий протягивал ей... А потом даже как бы остолбенела от гнева и стыда.
А они пялились на нее и тихо ржали. Лыбились белоснежными оскалами своими — мол, давай! Давай, мэм! Let us have fun! <Развлечемся! (англ.)>. Мы любим мамочек, ты самый наш любимый размер!
Но она нашлась, что сказать.
На каком-то автопилоте нашлась.
Наверное, она хорошо выглядела.
Все же актриса хорошей питерской школы.
Актриса с таким опытом!
Она им показала, какая пропасть разделяет их.
Этих сосунков и ее — царицу! Царицу в пафосе греческой трагедии!
Она даже без грима была белее и холоднее снега.
Она почувствовала это по их глазам, что обдала их арктическим холодом, когда процедила сквозь зубы...
Не то, что сперва подумала, де — «Fuck off, you, dirty jerks!» <Отъе..., грязные недо...! (англ.)> — но тем их обдала, что отчетливо прозвучало для их тугопроходимого, затуманенного похотью сознания:
— Я не сплю с неудачниками, мальчики, не сплю с теми, которые идут во флот за восемьсот баксов в месяц и за перспективу бесплатного высшего образования... Так что передайте своему мастер-сержанту, что вы сегодня в увольнении облажались. А я расскажу о нашем разговоре своему мужу — коммодору...
А потом, потом... Когда она все же уехала из этого кафе от тех облажавшихся морячков, она долго думала, что, может, надо было бы и решиться на это?
Ведь Паша-то решился с пятнадцатилетней?
И, засыпая в постели в тот вечер, она долго ворочалась, представляя себя в объятиях двух моряков.
Ирландца и смуглого — латинос.
А на утро ей позвонили из кинокомпании «Мунлайт пикчерз».
— Вы посылали нам свое резюме, мэм? Не хотите ли приехать на кинопробы? Для вас есть небольшая роль в фильме про русских моряков...
Судьба?
Это ли не судьба?
Таня?
— Привет! Ну, пошли смотреть рыбок, я уже билеты купила!
При взгляде на ее улыбающуюся мордашку вся тревога мгновенно улетучилась. Жива, здорова, весела и, похоже, искренне рада видеть его. Захотелось обнять ее, прижать к груди...
Но одновременно с облегчением нахлынула злость.
— Рыбки подождут! Марш в машину!
— Ты что, сердишься на меня?
— Нет, я просто в восторге! Обожаю, знаешь ли, когда из меня делают идиота! Я комкаю деловую встречу, откладываю подписание важного контракта, отрываю от дел лучшего врача! — Нил за рукав тянул ее к машине, как когда-то тянула его, нашкодившего, в угол бабушка Александра. Марго не сопротивлялась. — Мы мчимся в гостиницу, влетаем в номер, а там валяется какая-то посторонняя тетка, мало того, при ней мужик мерзкой наружности! Что характерно, оба русские и откликаются на фамилию Савин, но ни про какую Маргариту слыхом не слыхивали...
Нил затолкал Марго на заднее сиденье, сам забрался следом, постучал в стекло, отделяющее пассажиров от водителя.
— Поехали!
Таун-кар плавно тронулся с места.
— Куда мы? — тихо, испуганно спросила Марго.
— Кататься!.. Внизу мне с улыбочкой сообщают, что молодая дама, соответствующая моему описанию, покинула отель вскоре после меня, оставив пакет для господина Баренцева с этой дурацкой запиской «В пять часов у зоопарка». Вот уж действительно — зоопарк!