Завещание ворона - Страница 70

Лизавета повернулась к зеркалу и ужаснулась перемене. На нее смотрела сильно загорелая псковско-новгородская старушка, маленькие глазки, наполненные до краев соленой морской водой, застыли, как проруби ранним морозным утром. И Лизавета заревела.

— Алло! Алло! Я плохо слышу. Л'иса, Л'иса! Почему не отвечает твой сотовый? Я очень разволновался. Как дела? У тебя все в порядке? Я приеду дня через три! — Джошуа кричал в трубку — так против всякой логике кричат в телефонную трубку те, кто плохо слышит сам. Как будто от этого станет лучше слышно.

Лизавета как могла, не выдавая своего состояния, успокоила мужа и аккуратно положила трубку на пульт.

Ее нисколько не удивил звонок Джоша, он обладал воистину колдовской интуицией, и Лизавета, поначалу всегда удивлявшаяся этому, привыкла Он реагировал на мельчайшие проявления ее нездоровья, был ли рядом или в отъезде. Лизавета побаивалась таких совпадений. Уж очень это нечистым духом отдавало — и уж точно, нерусским.

Звонок успокоил ее. Она спустилась вниз и достала купленную еще год назад в русском магазине бутылку «Столичной» с такой родной картинкой, которую по молодости из-за мужа-алкоголика просто ненавидела, а сегодня с умилением разглядывала, и налила в высокий стакан для сока больше половины. На голодный желудок водка подействовала мгновенно и принесла облегчение. Лизавета решительно взяла телефон.

— Катерина Григорьевна! Здравствуйте, приглашаю на дурачки с блинцами. Масленица нынче. Не забыли? И никаких плохих самочувствий не принимаю. Жду к восьми, даже если дождь будет стеной, и начнется извержение Телеки. Мой в отлучке, так что никто ворчать не будет. Столичную уже продегустировала, так что жду.

В ответ, как обычно, Лизавета прослушала порцию жалоб на всех и вся, ж в итоге получила столь необходимое согласие старинной русской приятельницы.

Екатерина Григорьевна была лет на пятнадцать старше и прожила в Найроби уже не один десяток лет. Она еще в середине шестидесятых, почти сразу после образования Республики Кения, будучи поваром в посольстве, по большой любви вышла замуж за влиятельного кенийского военного, который был одним из лидеров национально-освободительного движения за независимость Кении. Последнее спасло ее от гнева Никиты Сергеевича, и дело быстро замяли, а Катя, голубоглазая блондинка, счастливо нарожала троих парней — очаровательных мулатов. Но вот уже два года как она овдовела, мальчики уже жили своей жизнью, предоставив матери полную свободу одиночества.

— Одиночество, оно в любой стране одиночество. Будь то Родина родная или чужбина, — говорила она Лизавете, когда та предлагала ей вернуться в Москву, где жила ее родная сестра. — А я уже не смогу адаптироваться назад. Я даже ощущаю себя чернокожей иногда, а в Москве уж точно будут за негритянку-африканку принимать, не по виду, а по сути. Не видать моей могилки в сырой русской земле, анютиных глазок. Вот под баобабом в красной земле и успокоюсь, — как всегда оптимистично закончила Катерина.

Пригласила Лизавета старую приятельницу, потому что только она сможет пролить свет на события этого ужасного дня. Катерина про страну и нравы знала многое...

Отпустив индуса и горничную аж до следующего вечера, Лизавета опять пошла по закромам. Дрожжи, которые она держала высушенными, найти оказалось не просто. Индус все перекладывал с места на место, а вещи, на его взгляд совсем ненужные, прибирал в непредсказуемые места. Лизавета, вспомнив деревенский заговор, прошептала: «Черт, черт, поиграй и отдай!» — и скоро обнаружила пропажу. А еще через полчаса горка блинов украсила стол, на котором уже стояла початая бутылочка и две хрустальных рюмки дефицитного чешского производства Варенье, сливки, заменяющие отсутствие родной сметаны, икра, топленое масло и башкирский мед — все родные деликатесы поджидали гостей.

На полную мощность был включен кондиционер, и колониальная кухня наполнилась прохладным воздухом.

— Ну, что стряслось? Просто так с бухты барахты на блины не зовут. Меня, старую ведьму, обмануть сложно. Давай потчуй теперь.

Екатерина Григорьевна еще с молодости была не против принять рюмочку-другую для снятия стресса, но сдерживалась, потому что при ее профессии это было погибелью. В посольстве этого добра море разливанное. А ее хозяйство как раз это море контролировало. Но с возрастом стала себе позволять, правда, выпить любила со вкусом и церемониями. Лизавета знала слабость старухи и специально сервировала стол с нарушениями, чтобы Катерина в свое удовольствие ее покритиковала. Когда порядок на столе был наведен согласно только ей известным правилам, подняли первую рюмку и, не чокаясь, но глядя друг на друга, — и это тоже был такой обычай — выпили. Катерина, как сапожник без сапог, после смерти мужа почти не готовила, поэтому блины растаяли быстро.

Катерина пребывала в исключительно хорошем настроении и с удовольствием, нацепив на нос очки, уткнулась в карты.

Игра пошла своим чередом, но Лизавета все никак не могла найти повод, чтобы словно невзначай задать нужный вопрос. Но карты неожиданно легли в помощь. На руках у Лизаветы осталось четыре дамы, и ход за ней. На второй Катерина уже потянула, и тогда Лизавета выложила на стол остальные.

— Конечно, твоей гарем один мой валетный евнух не перетрахает! — Катерина в сердцах бросила карты, и Лизавета увидела вальта пикового, короля крестового и две шестерки, одну пиковую и другую бубновую. — Налей еще рюмочку, хороша паршивка столичная. Душу греет.

— Катерина, а вот скажи здесь, в Кении, гаремы есть у кого-нибудь? Я уже столько живу, а никогда не думала про это. Богатых то полным полно. — Лизавета услужливо придвинула наполненную рюмку.